Елена Габова - У чуда две стороны
Мы расставили тарелки с пирожными на одеяле, под чашки с пепси подложили книжки. Нашли в планшете фильм «Mama mia», смотрели в Youtube, останавливая просмотр для того, чтобы сжевать очередное пирожное, обменяться впечатлениями о фильме. Хохотали, как ненормальные, из-за всякого пустяка. Плеснем нечаянно пепси на одеяло – хохочем. Измажемся эклером – и снова смех. А накрошили! Стая воробьев бы не справилась с крошками. Потом спать было больно, когда крошки высохли и кололись. А мы как принцессы на горошинах, ворочались, ворчали и жаловались друг другу, что спать неудобно. Потом Галка на первый Никиткин этаж перебралась, где крошек не было. Болтали с ней до трех ночи. Обо всем. Об одноклассниках, об учителях… Я наконец-то подробно рассказала о лагере, в котором была летом. О том, как прыгнула в воду с берега и распорола ногу о край ракушки. Как было больно, как мне зашивали рану, и потом я ходила на костылях. Как я пела песню на конкурсе песни и заняла первое место.
– Это с перевязанной-то ногой! На костылях! – недоумевала я.
– Ты же не ногой пела! – отозвалась Галка. – А сейчас как твоя ножка?
– Нормально! Я уже и забыла все! – Я показала Галке еле заметные швы около пятки.
– А что ты пела?
– О Гал, ты не знаешь эту песню. Она очень старая. Не модная. Ее сейчас вообще не знает никто. Она мне по наследству досталась.
– Как это – по наследству? – удивилась Галка. – Она что-то сто́ит?
– Галчонок, тупой, наследство – это не только же деньги. Просто эту песенку еще мама пела, а еще раньше, ну, совсем-совсем давно – бабушка – в молодости. Вот насчет прабабушки не могу точно сказать, может, и она пела… Семейная, в общем, песенка. Я ее от мамы узнала.
– Спой! – предложила Галка.
– Под гитару надо, но ведь ночь, соседи услышат…
– А ты без гитары. Тихонько.
– Хорошо.
Я прислонилась к «окошку» на моей стене, уселась между «горшков с маргаритками», подтянув одеяло до шеи, и тихо начала петь:
Любви моей ты боялся зря,Не так я страшно люблю.Мне было довольно видеть тебя,Встречать улыбку твою.И если ты уходил к другойИль просто был неизвестно где,Мне было довольно того,Что твой плащ висел на гвозде…[2]
Песня была длинная, в несколько куплетов. Я пела и чуть не ревела. Такого не было на концерте в лагере. Песенка, конечно, грустная, но тогда мне совсем не хотелось плакать. Потому что тогда я еще не знала Вальку. А сейчас… я пела и представляла себя на месте этой девушки, которая полюбила случайного юношу…
Как будто я живу на берегу моря в маленьком домике, может быть, это таверна. Почему-то мне хочется, чтобы таверна была. Мне четырнадцать лет. Я люблю гулять по берегу, слушать шум волн. И вот у нас в таверне снял комнату молодой рыбак. Внешне он вылитый Валька. Ходит в широкополой шляпе, белой рубашке с широкими рукавами и кожаном черном жилете. Ну и понятно, что у него длинная челка, черные глаза, и еще он всегда веселый. Днем он рыбачит с другими рыбаками на баркасе, а вечером возвращается домой. И всегда что-то приносит мне в подарок. То свистульку из ивы, то человечка из шишек, то букетик лесных цветов. Однажды принес букет из одуванчиков. Не желтых, а белых. Три седых одуванчика. Они чуть касались друг друга пушистыми головами, но не приминали причесок. Они были, как легкое пушистое облачко… меня покорил этот облачный букетик. Я с каждым днем все больше ждала прихода рыбака. Он шел на берег, и я увязывалась за ним. Он сидел с трубкой у камина, и я присаживалась рядом. Я поняла, что влюбилась в веселого черноглазого парня. Но влюбилась безответно. Потому что он уходил к другой девушке в другую деревню, я знала это, и мне ужасно, ужасно было грустно. Я смотрела на его плащ, который он как повесил на гвоздь с тех пор, как у нас поселился, так и забыл о нем. И мне становилось немного легче. Я касалась его плаща рукой, я его гладила нежно-нежно… А потом рыбак уехал. Взял свой плащ, чемоданчик, трубку и уехал в неизвестный край. Может, он испугался моей любви? Но после его отъезда я продолжала любить его, и мне было довольно того, что остался гвоздь, на котором висел плащ. А потом и гвоздь потерялся, но я так любила его, что мне было довольно того, что от гвоздя остался маленький след.
…Когда же след от гвоздя исчезПод кистью старого маляра,Мне было довольно того, что следГвоздя был виден вчера…
Я пропела длинную песенку целиком и… неожиданно для себя разревелась. Уткнулась носом в колени, а потом совсем спрятала лицо в одеяло.
– Ты что, Марусь? – испугалась Галка. – Что случилось? Грустная песня. Но реветь-то чего, а?
– Да не знаю я… Не знаю, Галка! Просто я, наверно, люблю его!
Я ничком легла на кровать, спрятав лицо в подушку.
– Бедная…
Галка стала гладить меня по волосам. Сидит рядом в пижаме в маленьких слониках и гладит, гладит меня по голове… Рука у нее мягкая.
– Это тебе кажется, Маруся, – успокаивает она, – это скоро пройдет.
– Не-ет. Не-ет, Галка, не-ет! – Я рыдала и стучала кулаком по коленям, укрытым одеялом.
– Дался тебе этот мастодонт мастодонтович!
– Я его ненавижу!
– Вот! Это уже лучше! – Галка засмеялась и отстранилась от меня. – Так ненавидишь или любишь? Уточни, плиз.
– Ненавижу! Лю… блю…
– Да… Трудный случай. – Галка помолчала и говорит: – Вот ругаешь в своей заметке воришку…
Я подняла на нее зареванное лицо.
– А что? Хвалить его надо?
– Да. Тебе надо его хвалить.
– Это еще почему? – От возмущения слезы стали высыхать.
– А потому, дорогая подружка, что ты благодаря ему встретила свою любовь.
– Что? Любовь? Не-ет! Я его ненавижу! Его челку дурацкую, его взгляд, его музыку неизвестную… Все, все ненавижу! – Я замолотила ногами.
А потом запустила в Галку подушкой.
– Ах, ты так, да?
Галка схватила подушку-думку и запустила в меня. Хорошо, что мы пепси допили. Только поэтому наводнения не случилось. И начался у нас подушечный бой. Уже не на двух этажах кровати, а по всей комнате… Перья не летели, потому что подушки сейчас не перьевые, а из холлофайбера, но беспорядок мы сделали капитальный.
А потом снова болтали…
– Ты нашла своего парня, – грустно сказала Галка. – А я, наверное, никогда не найду.
– Почему, Галчонок?
– Не нравится мне никто, – сокрушается Галка, – ни один человек на свете.
– Галка, знаешь, так легче, – сказала я, помолчав. – Я вот и не рада, что нашла Вальку.
– Нет. Не легче. Ты мучаешься, я вижу, но ты все равно счастливая.
– Я? Счастливая? Как ты можешь так говорить? Я уже и смеяться-то разучилась, – возмутилась я.
– Счастливая, – повторила Галка. – Потому что узнала, что такое любовь.
Перед тем как заснуть, я снова загрузилась мелодией этой песни. Стала напевать ее про себя, и она меня убаюкала. И мне приснился эпизод придуманной мной истории…
Таверна находилась в деревне, чем-то похожей на деревню Каперна, где проживала Ассоль. А молодой рыбак, похожий на Вальку, как будто Греем был. Он принес мне еще один подарок, как всегда маленький, но ужасно, ужасно хороший. Из половинки скорлупки грецкого ореха он сделал крошечный кораблик с алыми парусами.
Все подарки пропали – свистулька засохла и не свистела, одуванчики облетели и стали лысые, человечек из шишек развалился. Но кораблик… он навсегда остался с той девушкой из таверны. Со мной…
Мне очень хотелось узнать, что будет с девушкой-мной дальше, но дальше мне сон не показали… Не успели…
Послышался знакомый звонок будильника. Я еще подумала – странно – в старинной таверне точно такой же будильник, как в моем телефоне.
– Маруся! Машка, вставай, будильник!
Галка трясла меня за плечо.
– Где кораблик? Где море?… Галчонок! Я хочу спать! Со-он!
И тут я вспомнила, что мне уже снился кораблик с алыми парусами… В тот день, после сна, у меня было замечательное настроение, и в школьном коридоре я в первый раз увидела Вальку. К чему бы это?
– А я, что, не хочу? – проворчала Галка. – Я, может, еще больше хочу! Я сплю на ходу! Разговариваю с тобой и – сплю! Вставай давай, в школу опоздаем! Телефон уже второй раз пищит! Где-то на полу валяется…
– Зачем придуманы эти бу…дильники… спали бы себе и спали… Ох, Галка, я такой сон видела… Зачем ты меня разбудила?
Я замолчала. И правда – что я придумала сама, а что приснилось? Не могла решить. Сон и явь перепутались. Кораблик маленький… Почему он снился второй раз? Странно… А потом я опомнилась. Надо же такое вообразить! Я усмехнулась: тоже мне, Ассоль новоявленная!
